Михаил Прокопьевич Артамонов – ровесник Советской власти. Хочу рассказать о нем. Рассказать о человеке, связанном с газетой. Он своей любовью, преданностью газетному делу смог заразить и меня, вдохнув частицу этой огромной, всепоглощающей любви. В моей жизни были и другие учителя, обучающие мудреной корреспондентской науке, но, бесспорно, главная роль принадлежит моему сегодняшнему герою, дяде по материнской линии – М.П. Артамонову.
ТРОЕ БРАТЬЕВ Артамоновых в один день ушли на вой
ну – Василий, Михаил и Кирилл. И возвратились все трое. Инвалидами первой группы. Теперь их уже нет. Михаил Прокопьевич ушел из жизни последним, более десяти лет назад.
…Вспоминается раннее послевоенное детство. Отчетливо вижу такую картину: тихая полутемная хатенка в глухой деревушке Абрамовке, и в ней молодой, плотный мужчина в офицерской форме растягивает на коленях старенькую гармошку, и жилье наполняют грустные мелодии военных лет. А то вдруг вижу его склоненным над чистым листом бумаги. Упрямый, крутой лоб с четко обозначенными морщинами от непомерной сосредоточенности. Сильные, неестественно подвижные руки, то и дело ощупывающие листок. И снова застывает над трудно рождающейся рукописью сосредоточенное лицо слепого человека.
В последующие десятилетия известный в области селькор М.П. Артамонов стал членом Союза журналистов СССР, написал сотни очерков, корреспонденций, зарисовок, выпустил книжку «Записки селькора», работал над следующей… Но я-то знаю, какого труда, напряжения воли, каких душевных мук стоила ему эта известность.
РОДИЛСЯ он в первый год Советской власти в деревне Абрамовке. Здесь прошли его детство и юность. Здесь же впервые приобщился и к печати, – правда, вначале стенной. Давно это было, кажется, в году 34м или 35м. Обратился к нему бригадир полеводческой бригады бывшего в ту пору колхоза имени Ворошилова:
– Михаил, принимай комсомольское поручение, выпусти «Боевой листок». Вот тебе два карандаша – черный и красный. Черный для карикатур, красным пиши фамилии хороших тружеников.
«Боевой листок» тот оказался очень действенным. Делу от него большая польза была. Михаил выпустил не один такой листок. И помощники нашлись – молодежь, комсомольцы.
Потом война… В первые же дни ушел добровольцем на фронт. В последние – получил глубокую контузию и ранение, от которых уже не суждено было оправиться.
…Позади был яростный бой за высоту, где прочно засели фашисты. Наши бойцы то и дело устремлялись к ней, но сраженные открытым огнем противника тут же падали. Смотреть на это было мучительно.
– Взвод, вперед! За-а мно-о-ой! – крикнул молодой лейтенант Артамонов и решительно рванулся с места, увлекая за собой бойцов. Многоголосое «ура» заглушило на мгновение звук канонады, а потом все резко стихло. Стихло для него. В последний раз перед глазами медленно проплыли окровавленные комья земли, блеклый фон затухающего неба и наступила вечная, зловещая темнота.
Говоря о том, как завоевывалась победа, известный советский поэт много лет спустя писал:
За нее в бою под Кенигсбергом
Стал слепым
прославленный танкист.
Но не сдался –
слепоту отверг он,
И опять воюет коммунист!
Михаил Артамонов не был танкистом, но все остальное – это о нем.
«И опять воюет коммунист». Очень точно сказано. Однако это было уже позже. А в то первое, самое трудное время, навалившаяся темнота выбивала из колеи, не давала вернуться в строй. И мысли, страшные мысли, теснились в его измученной голове: «Для чего жить? Зачем?» Но тут же вспоминались ему родные абрамовские тополя, тихая деревенская улочка, поросшая густым спорышом, суровая крестьянка-мать. И опять жег вопрос: «Стоит ли жить, когда ничего этого, такого родного, уже не увидишь в вечной мгле?»
Тогда же, в госпитале, очнувшийся после 12 суток беспомощный, раздавленный, навсегда ослепший, поспешил он к раскрытому окну третьего этажа и словно застыл – дурманяще пахнуло свежим запахом молодой листвы. Тоскливо заныло сердце, защемило в груди. Все теперь не для него, вся жизнь… Перевалился через подоконник, осталось лишь оттолкнуться… И вдруг яркий свет как бы осветил его. Раскинув руки, перед ним стояла его мать Анна Варфоломеевна, заслоняя дорогу в никуда. Укор и бесконечная материнская любовь застыли в ее мудрых, скорбно расширившихся глазах. Тут же чьи-то крепкие руки сжали плечи Михаила, и, словно в бреду, он услышал горячий шепот своего земляка и сослуживца Дарбая Саинова:
– Моя – степной охотник. Я три сутка слежу за тобой. Мал-мал ты, братка, сдурел. Молодой, крепкий, красивый. Жить будем, работать будем, женщин любить, ребятишек растить…
Вскоре в госпиталь пришла директор музея Островского в Москве, жена писателя Раиса Порфирьевна. Михаил слушал ее рассказы об упорном и неутомимом писателе-коммунисте, и в сердце утверждалась уверенность: надо жить.
В ПЕРВЫЕ дни после демобилизации тяжелой была для него домашняя обстановка. Становилось невыразимо больно, когда слышал сдавленные рыдания в соседней комнате. Как-то не выдержал, подошел к матери и, слегка дотронувшись до плеча, тихо сказал: «Если будете плакать, мама, я уеду. Навсегда». Появилась тогда и гармонь. Появились и грустные мелодии прошедшей войны. Но все чаще и чаще стало вспоминаться ему то время, когда он был редактором колхозной стенгазеты. Вспоминался увиденный им впервые номер ленинской «Правды». Строчки словно оживали в памяти, били в цель. И думалось: «А что, если попробовать сотрудничать в местной печати?» Ведь до войны он писал небольшие заметки в областную и районные газеты. Их печатали, просили писать еще. Да, но тогда он видел все своими глазами. А сможет ли сейчас так же «видеть» жизнь?
Много еще было раздумий, прежде чем он решился осуществить это. И сколько испытал радости, когда попробовал и… смог. Еще – и опять удача. Конечно, помогали люди. Вот как об этом писал сам Михаил Прокопьевич:
«Я селькор, полвека пишу об окружающих меня людях, но по-прежнему велик мой долг перед ними. И с годами он не будет исполнен целиком, потому что неизмеримо больше получено мною от них. Вот вижу себя, семилетнего пацаненка, летящего в дранных, растерзанных пимах в школу. Вижу себя, тринадцатилетнего, членом коммуны «Путь Октября». Через три года здесь справят мне первый полусуконный костюм. Учительница коммунаров Галина Сергеевна Василенко откроет нам великие творения Чехова, Островского, Пушкина, Гоголя, и мы азартно и бестрепетно будем представлять их в коммунарской избе-читальне. Секретарь райкома комсомола Дмитрий Лисун, любивший повторять слова: «Общественная работа и книга – это больше, чем любой университет», – обучит нашу сельскую молодежь навыкам военного дела. И поэтому мы не дрогнем, когда позже под свист бурана и бандитских пуль будем поставлять коммунарские хлебные обозы в рабочий Омск. Не дрогнем и позже, в час великого испытания, выпавшего на долю Родины в 41м». (Газета «Советская Россия», №27 за 2 февраля 1988 г.)
Благодаря помощи и пониманию людей он и сам постепенно приобретал уверенность. И работал, работал. День за днем, год за годом мучительно трудно… и легко. И сильнее, значимее вечной темноты недуга был свет его любви к делу, которому он себя посвятил.
ФРОНТОВОЙ путь М.П. Артамонова отмечен боевыми наградами: двумя орденами Красной Звезды, орденом Богдана Хмельницкого 3й степени, орденом Отечественной войны 1й степени, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией». За журналистскую и селькоровскую деятельность (ко всему прочему, он четверть века являлся бессменным редактором лучшей в области стенной газеты Семяновского совхоза «Голос рабочего») награжден медалью «За трудовое отличие». А можно считать – за взятие высоты под названием Жизнь».
Леонид СЕНЬКО.
P.S. Этот очерк посвящаю О.Н. Смолину (в свое время Артамонов и Смолин хорошо знали друг друга, тепло общались).
